Герменевтика личности в творчестве А.С. Пушкина (две главы)

Фаустов А.А.
/ Воронеж/ РИЦ ЕФ ВГУ/ 2003/ 240

Андрей Анатольевич Фаустов - один из тех немногих литературоведов, кто пишет не только статьи циклами, но и монографии. Так, новая книга - "Герменевтика личности в творчестве А.С. Пушкина" - продолжает вышедшую в 2000 году книгу "Авторское поведение Пушкина", а та, в свою очередь, - книгу "Авторское поведение в русской литературе" (1997 г.). Все эти работы, конечно, можно читать и воспринимать независимо одну от другой. Указывая на существующую последовательность, я хочу обозначить интерес автора к единой теме - феномен авторства.

Выявление следов личного присутствия автора в тексте - важнейший и собственно филологический шаг на пути интерпретации феномена авторства. С этой точки зрения, как пишет А.А. Фаустов, "тексты не являются ни материалом для "извлечения" из них фактов жизни художника, его взглядов или всякого рода психологических реконструкций, ни точкой скрещения различных стилевых, жанровых, мотивных и прочих тенденций или предметом восторга для поклонников анализа "отдельного произведения", ни продуктом анонимной работы тех или иных культурных механизмов, ни, тем более, поставщиком идей и цитат... В этой перспективе литературное высказывание предстает прежде всего со стороны своего кто, в нём начинает быть слышен живой голос художника" ("Авторское поведение в русской литературе", с. 3). Но если в первой книге о феномене авторства в большей степени А.А. Фаустов определялся теоретически с помощью отмежевания от распространённых подходов к тексту, то само название последней книги ясно обозначает выбранный подход.

В истолковании самопредъявления личности - герменевтика личности - А.А. Фаустов следует близким ему идеям М. Фуко, существенно корректируя их сообразно своему пониманию особенностей личности художника. В предисловии он пишет: "Интерпретируя творчество как самоосуществление, самосотворение художника, необходимо учитывать, что это нечто иное, нежели обращение к своему "Я", "озабоченное" приданием ему целостности. Художник обречён другому. Он - не святой, не аскет и не удачливый посетитель психоаналитика. Сила воображения, по природе своей не центростремительная, а центробежная, увлекает художника прочь от себя. Но такое бегство - не потеря себя, а освобождение от давления собственного фрагментарного, распадающегося эмпирического "Я". И на этом окольном пути художник приближается к тотальности своей личности" (С. 7).

Если главной темой первой книги о Пушкине ("Авторское поведение Пушкина") была тема человека и судьбы, их взаимодействия, поединка, диалога, тема столкновения личности со сверхличным (судьба, рок, Бог), то во второй книге, кроме расширения текстового спектра, центральное место заняла тема "самостоянья человека" в его диалоге с "другим". В качестве "других" выступают персонажи, а вот в качестве предмета диалога автор называет "воплощённые в тех или иных персонажах, в тех или иных семантических комплексах "женское" и "отцовское" начала (не "материнское" и "отцовское" и не "женское и мужское": у Пушкина значима именно такая асимметрия)" (С. 6).

Указанные коллизии рассматриваются главным образом на материале "Домика в Коломне" и "Сказки о царе Салтане", но, как и ранее, обозначив центральные для интерпретации тексты, исследователь "высвечивает" их насквозь всем массивом творчества поэта. Надо сказать, что такой способ анализа в данном случае не является лишь данью научной добросовестности, желанием придать локальным наблюдениям больший вес. Речь идёт об особом способе филологического анализа, проявленном в виртуозной и очень сложной технике. Художественный мир Пушкина увиден и услышан как огромное резонирующее пространство, в котором всё со всем связано, всё всему откликается. Отчасти этот способ связывания текстов напоминает ассоциативный, но сходство только внешнее, поскольку услышанное во многих произведениях воспринимается автором не как подобное, похожее, повторное, но находящееся в напряжённом и интенсивном диалоге.

Личностное и, в частности, мужское "самостоянье" героев и Пушкина в диалоге с "женским" и "отцовским" началами в первой главе разворачивается вокруг "Домика в Коломне" в 4-х "Экскурсах": "Старушки", "Роковые красавицы", "Окна", "Зеркала", а во второй главе - "Взгляд отца: "Сказка о царе Салтане" - в разделах "Фольклорные аналоги сказки", "Морфология сказки", "Отец и сын". Даже если авторское прочтение этого диалога покажется читателю слишком смелым по манере и даже сомнительным по выводам, советую сначала всё-таки прочитать книгу в предложенной автором логике, поскольку именно её своеобразие обеспечивает открытие неочевидных свойств и личности Пушкина, и его произведений.

Рецензент:Литвин И.А.